думая, что женщина является ее родственницей. Однако оказалось, что это был ее муж и та мерзавка, которая, чтобы завладеть ее мужем, оклеветала ее, в результате чего она на 10 лет лишена свободы.
Вот какие дела у нас творились. Действительно, была нужна бесплатная рабочая сила, и всякая клевета на честных тружеников поощрялась, а всякие мерзавцы, аморальные люди широко пользовались этим
Лика тоже посетила меня на этой пересылке. Я хотела вернуть ей подаренные ею подушку, одеяло, простыню и наволочку, которые мне уже были не нужны. К сожалению, Лика приехала в воскресенье, начальство пересылки якобы отсутствовало, и мне не разрешили это сделать. Мы с Ликой обменялись лишь короткими записками, да еще она привезла мне что-то съестное, кажется, баранки.
Продержав на этой пересылке около месяца, меня вызвали на этап и в огромной грузовой машине - "черном вороне", рассчитанной на транспортировку изрядного количества заключенных, куда-то повезли. Внутри машина разделялась железными решетками на три кабины. В самой задней были мужчины-уголовники; затем женщины-уголовницы и, наконец, в очень маленькой, прямо крохотной - мы, так называемые политические. Нас было не то трое, не то четверо. Кабина шофера и конвоя была отделена от нас железной стенкой, которая имела окошко-глазок, чтобы конвой мог видеть, что делается во всех этих трех камерах.
Делалось же что-то ужасное. Уголовники вместе с уголовницами пели безобразные песни; более того, нисколько не стыдясь, стоя у всех на виду, через железную решетку совокуплялись. В последующем я догадалась, зачем они это делали. Дело в том, что матери-уголовницы, беременные и с грудными детьми амнистировались, и поэтому они хотели, не доезжая до лагерей, забеременеть.
От тесноты, духоты, безобразий в закупоренном помещении мне стало плохо. Но в камере, где мы сидели, было так тесно,
АЛ. Холмогорова
311
что я не имела возможности во время рвоты отвернуться в сторону. Поэтому я не только испачкала себя, но и своих соседок.
Вдруг машина остановилась. Нас - "политических" - ссадили с машины. Мы оказались в лесочке, где протекала узенькая речушка. Конвоиры (их было четверо) предложили нам в ней умыться и смыть рвоту с одежды, а также "размяться", только поблизости. В лесочке около речки все же нам посчастливилось сорвать несколько ландышей. Это было счастье; человек может испытать его, только вырвавшись из стен тюрьмы.
Остановка была недолгой. Потом нас повезли дальше на железнодорожный тупик, где, вдалеке от города, посадили в "телячий" вагон, в котором на полу валялось сено, и мы поехали. В вагоне ехали также уголовницы.
Приехали мы на Куйбышевскую пересылку. Там нас сначала поселили вместе с уголовницами в огромный барак, оборудованный сплошными одноэтажными нарами. Среди "политических" оказалось много так называемых "бендеровок", т.е. женщин из Западной Украины, которые были действительно против установления у них Советской власти. Мужья их не то сдались сами в плен к немцам, не то случайно попали туда. Через несколько дней нас расселили по камерам В камере, куда я попала, было человек шесть. В основном это были уголовницы. Когда нас свели в баню, то оказалось, что одна из заключенных больна сифилисом, она вся была покрыта красной сыпью. Однако ее не изолировали, мы сами старались ее сторониться. Наши просьбы об изоляции сифилитички остались "гласом вопиющего в пустыне".
* * *
Куйбышевская пересыльная тюрьма на меня произвела удручающее впечатление", конвоиры и дежурные по пересылке бессовестно вызывали к себе молодых красивых женщин "на свидание", якобы для мытья полов, и там насиловали их. Некоторые женщины возвращались все в слезах, а некоторые - даже довольные, неся в руках пайку черного хлеба и несколько кусочков сахара. К счастью, меня эта участь миновала (я была
312
воспоминания
уже не молода, не имела яркой красоты и вообще была "доходягой").
Пересыльная тюрьма находилась где-то в котловине, окруженной со всех сторон невысокими горами, на которых стояло много вышек. Ночью охранники на вышках перезванивались и перекликались. Это было неприятно и даже жутко.
Во дворе тюрьмы стоял сарай, а в нем находились водопроводные краны, где мы умывались. Вода из кранов стекала прямо на пол в цементные желобки. Вода здесь была почему-то очень жесткая: если в ней вымоешь голову, то волосы так слипнутся, образуя буквально колтун, что расчесать их было невозможно чуть не целую неделю.
В Куйбышевской пересыльной тюрьме я пробыла недолго, дней десять. Потом меня опять повезли в "черном вороне", затем по железной дороге.
Очутилась я в пересылке в Казахстане (не помню, как она называлась). Находилась эта пересылка недалеко от Карагандинских лагерей. Опять там я была вместе с уголовницами. Уже на второй день все имеющиеся при мне вещи "урки" запросто отобрали при полном попустительстве, а может быть, и по наущению стражников пересылки.
Через день или два начали приезжать "купцы" - так уголовники называли хозяйственников, которые приезжали на пересылку за рабочей силой. Первыми явились "купцы" из Джезказгана, где разрабатывались урановые рудники. Так как я была слишком "доходягой", эти "купцы" меня забраковали. Следующими приехали "купцы" из Карлага. Увидев меня и узнав, что у меня лишь 5-летний срок заключения, т.е. "детский" по тем временам, они меня тут же взяли. На лошадке, в повозочке меня привезли в Карлаг, на центральный участок. В нем было три зоны: зона расконвоированных, зона для заключенных - не очень опасных преступников и зона строгого режима, охраняемая не только охранниками, но и собаками. В этой зоне содержались уголовники-рецидивисты.
Меня расконвоировали и поместили среди других расконвоированных, которые занимались хозработами. Избушка, в ко-
А.А. Холмогорова
313
торой меня поселили, была небольшая, деревянная, довольно светлая, с земляным полом Нары - одноэтажные, парные. Посреди стояла кирпичная печь.
Мое зимнее пальто, платье и белье, в которых я приехала, были отобраны и сданы в каптерку. Взамен мне выдали телогрейку первого срока без номера на спине, платье и белье (рубашку и панталоны). Платье черное лагерного фасона. Также выдали мне простыню, одеяло и подушку с наволочкой. Выдали первого срока ботинки.
* * *
Итак, я поселилась в зоне расконвоированных и начала работать учетчиком полеводческих бригад. Как раз шли прополочные работы Здесь я столкнулась со следующими трудностями: другие учетчики, что называется, "выводили" процент выполнения бригадой работ. Бели бригада даже не выполняла нормы, учетчики все равно приписывали им проценты для обеспечения бригаде паек хлеба, при этом старались даже обеспечить бригаде по 700 граммов, которые полагалось за 100%-ое выполнение нормы, а 900 граммов - за будто бы ее перевыполнение. Учетчики завышали нормы выработки за счет якобы повторных прополок и пр. Таким образом, все были довольны: и учетчики, и бригадиры. Я же стала точно учитывать работу. Нормы не выполнялись, и бригады стали получать маленькие и даже штрафные "пайки" хлеба.
Подавляя страх, я заходила в бригады особо опасных преступников, правда, с конвоем и собакой, и точно замеряла их работу. Бригадиры в этих бригадах - их вожаки - просто нахально не работали, а требовали, чтобы им выписывалась наивысшая пайка хлеба - 900 граммов. Затем шла пайка 700 граммов, потом - 600 граммов и, наконец, штрафная - 200 граммов. Увидя, что бригадир совсем не работает, я ему персонально выписала 200 граммов. Это его, конечно, обозлило; он отобрал большую пайку у труженика бригады. Естественно, бригада была мною недовольна. Говорили, что я не умею "мозгами крутить".
314
ВОСПОМИНАНИЯ
Узнав, что бригадир отнял хлеб у того, кто получил 900 граммов (я производила индивидуальный учет работы каждого заключенного), я зашла к начальнику зоны и потребовала, чтобы этого бригадира посадили в карцер. На следующий день я в трепетном страхе шла в бригаду, чтобы замерить выполненную работу. Я преднамеренно оставила конвой и собаку в конце поля, желая продемонстрировать, что не боюсь их. Некоторые уголовники были в восхищении от моего поступка: никто прежде не отваживался засадить их вожака в карцер, большинство же были недовольны.
Действительно, карцером дело не исправишь. Рабочих надо кормить и надо "мозгами крутить", как требовали большинство заключенных, а как "крутить"? Заниматься приписками я не могла и не хотела. Тем более, что Карлаг, видя, что бригады хорошо справляются с действующими нормами, повышал эти нормы, не очень-то желая тратить хлеб на заключенных. Но морить бригады голодом тоже не годилось. Тогда я решила сама заняться прополкой и другой работой, что мы производили, и проверить возможность выполнения действующих норм. Оказалось, что нормы в результате бесконечных приписок были очень завышены. Я написала об этом заявление в Карлаг и просила прислать работников планово-учетного отдела для проверки и установления реальных норм выработки по каждому виду работ.
Карлаг моментально откликнулся на мое заявление: была прислана комиссия, в результате чего все нормы были пересмотрены в сторону их приближения к реально выполнимым. Это очень сблизило меня с бригадами, примирило с вышедшим из карцера бригадиром-вожаком. В общем, все были довольны: я точно учитывала сделанные работы; труженики бригад получили возможность честно зарабатывать хорошую "пайку" хлеба. А хлеб в лагере - основная пища.
Когда вышел из карцера злополучный бригадир, я одна, оставив собаку и конвоира вдалеке, подошла к нему и начала с ним по-дружески беседовать на моральную тему. То, что я без собаки и конвоира подошла к нему и задушевно говорила с ним, очень повысило мой авторитет и в его глазах, и в глазах брига
А.А. Холмогорова
315
ды. Они начали считать меня учительницей. Я сначала категорически отрицала это, но потом решила не разочаровывать их: пусть я буду учительницей.
Начальники лагеря и участка были мною довольны и перевели меня на другой - женский участок уже не учетчиком, а плановиком, где мне с бухгалтером была выделена даже отдельная комнатка, находящаяся в зоне. С агрономом участка, тоже женщиной, на лошади и тележке, мы ездили по полям, чтобы видеть, что делается на полях, а потом и убедиться, что зерновые убраны, картофель тоже. В зоне находилась молочная ферма; за хорошую работу мне было выписано право на получение 0,5 литра молока каждый день. И я стала заметно поправляться.
Так продолжалось до поздней осени. Я сделала отчет о проделанных с хорошими результатами работах за летне-осенний период. Отчетность была сложная: нужно было переводить в коэффициенты на коне-дни и т.д. Я с большим трудом ее одолела, ездила на другой участок к опытному плановику. (Надо сказать, что им оказалась некая гражданка Браудэ. "Браудэ? Какой-то Браудэ числился защитником на процессе Норкина. Не его ли это родственница, а может быть, и жена?" На мой вопрос она отказалась ответить). Однако Браудэ доброжелательно отнеслась ко мне и помогла мне. В результате мой отчет был с одобрением принят Карлагом, что привело в удивление как начальника участка, так и мейя.
В связи с успешным завершением полевых работ начальство пригласило даже артистов из Караганды и устроило концерт. Я тоже была приглашена на этот концерт. Но, странно, впереди меня сел начальник участка и нет-нет да и обернется, и посмотрит на меня Во мне очень развито, что называется, шестое чувство: например, в тюрьмах я всегда знала, когда меня вызовут на этап, - какой-то голос во сне выкликал меня: "Холмогорова, с вещой". Когда я просыпалась, то всегда сообщала своим товарищам по камере, что сегодня я покину их, и действительно, так всегда бывало. Тут я тоже почувствовала что-то неладное. "Но что? Что меня может ожидать? Ведь все идет хорошо: мною довольны, я даже получила возможность нет-нет да
316
ВОСПОМИНАНИЯ
послать сыну письмецо через экспедитора, который ездил по всяким делам на Долинку, где располагался Карлаг..."
Однако мое предчувствие меня не обмануло: после спектакля начальник участка сказал мне, что, к сожалению, меня от него забирают. Наутро он со своей дневальной прислал мне какую-то снедь: кажется, белый хлеб и сало, и на лошади отправил меня на центральный участок.
Начальник участка принял меня в кабинете и сказал: "К сожалению, Вы ошибочно поступили к нам. Поэтому, согласно приказу из Центра, мы должны расстаться с Вами".
С меня сняли казенную одежду и выдали из каптерки мою. Эта же лошадь повезла меня опять в пересыльную тюрьму, не помню, как она называлась. Оттуда ночью (а на дворе уже стояла глубокая осень) меня и еще довольно много заключенных женщин повезли куда-то. Привезли нас тоже ночью и поместили в темный, нетопленый барак. Ветер (а казахстанский ветер славится своей силой) через незамазанные окна пронизывал нас насквозь. В потемках я вскарабкалась на верхние нары и прижалась к лежавшей уже там женщине. Кое-как мы дождались утра. Эта женщина - Мария Андреевна Дубинина - оказалась молодым преподавателем математики из Днепропетровска.
Утром нас распределили по баракам Из более пожилых женщин были назначены дневальные, которые затопили печки. С нас сняли одежду и выдали 3-го срока телогрейки опять с большими номерами на спине, рваные ватные брюки и невесть какого размера ботинки, тоже старые, пропахшие чужим потом.
Мы узнали, что этот лагерь называется Песчаным, мы будем заготавливать в каменном карьере бутовый камень и цемент для строительства Нурекской электроцентрали. "Жен" здесь, кроме меня, не было. Все женщины имели свою собственную статью, были судимы судом, а не так, как я, - по решению Особого Совещания. Большинство из них были из Западной Украины, Прибалтики, Румынии, а также из Молдавии. Почему-то было много монашек, которые решительно отказывались работать на "антихриста" и в силу этого постоянно сидели в карцере и пели молитвы.
А.А. Холмогорова
317
Была там жена Корнейчука (кажется, разведенная) и племянница болгарского коммуниста Димитрова. В карьере по состоянию своих сил и здоровья я не бурила каменную гору -этим занимались более крепкие и сильные женщины, а лопатой собирала бут и возила его на тачках куда прикажут, в частности, на цементный завод. Приходилось также возить в тачках цемент и грузить его на автомашины, которые вывозили его, как и бутовый камень, за зону каменного карьера.
* * *
Песчаный лагерь был лагерем строгого режима: переписка в нем не разрешалась. Заключенные в большинстве своем (среди них были и уголовницы-рецидивистки) из этого лагеря на волю не выпускались, а механически получали новый срок и высылались либо в Красноярский край, либо в Кулунду.
Приглядевшись, я заметила, что оперуполномоченный лагеря способствует получению нового срока: в постелях заканчивающих срок заключения оказываются кем-то подложенные всевозможные антисоветские листовки. Постели же наши состояли лишь из соломенных матрацев, таких же подушек и старых, рваных одеял. Ни наволочек, ни простыней не давали.
Я прибыла в Песчаный лагерь во второй половине октября 1949 года. До окончания срока заключения (8 апреля 1953 года) у меня оставалось более трех лет. "А что ждет меня впереди? Неужели. Красноярск или Кулунда?" Должна сказать, что в этом лагере было сильно развито "стукачество", т.е. некоторые заключенные переходили на тайную службу к оперуполномоченному и доносили, а чаще и просто клеветали на того или другого заключенного. Думаю, что по указанию этого же оперуполномоченного.
В целях предосторожности я почти ни с кем не дружила и не вела разговоров, кроме Марии Андреевны Дубининой и Хи-льи Яновны Сакс, и то очень ограниченных. А чтобы под моим матрацем не оказалось подкинутой антисоветской литературы, я, уходя на работу, вытаскивала матрац и подушку на улицу, так что на нарах оставались лишь голые доски. Чтобы легче
318
ВОСПОМИНАНИЯ
было носить на улицу постель, я даже потом вытряхнула из матраца солому, стала спать на голых досках.
И странно, что я, будучи ярой безбожницей (в школе состояла в кружке безбожников, делала доклады на антирелигиозные темы), вдруг стала взывать к Богу. Ложась вечером спать, я мысленно молилась: "Боже, если ты есть, ты же знаешь, что я ни в чем не виновата, так сделай что-нибудь такое, чтобы меня уже больше не мучили, чтобы я не попала ни в Красноярский край, ни в Кулундинские степи".
За несколько месяцев до окончания моего срока меня сняли с работы в каменном карьере и послали работать в починочную мастерскую, где ремонтировалась спецодежда и, главным образом, рукавицы для работающих в каменном карьере заключенных. Рукавиц было много, ремонт производился в ночную смену, и приходилось "вкалывать" до изнеможения.
Не знаю, молитвы ли мои были услышаны Богом (можно поверить и в это), но только 8-го марта на поверке, которая в нашей зоне производилась ежедневно рано утром, перед тем, как вывести бригады на работу (нас вызывали по номерам, нарисованным на нашей одежде, а мы отвечали: "Здесь"), нам объявили, что 5-го марта умер Сталин.
Трудно поверить, но я искренне заплакала. Хотя я слышала много плохого о Сталине и от уголовников, которые называли Сталина "Иоськой, нашим другом", и от жены заместителя наркома Грузинского НКВД Клавы Оделавадзе, и от моей приятельницы по Темниковским лагерям Люды Цотниашвили, я все же глубоко верила в его непричастность ко всем безобразиям, которые творились у нас в стране в те времена. Для меня тогда имя Сталина было священно.
В последующем я поняла, что именно Сталин - главный виновник моей трагедии и трагедии тысяч и тысяч, а может быть, и миллионов невинно загубленных людей и каких людей! Для примера скажу, что все, кто мало-мальски знал Норкина, были арестованы, большинство погибло в лагерях. Некоторые покончили жизнь самоубийством. Следователь Норкина - Голубчик тоже был арестован и погиб в подвалах НКВД. В Тем
А.А. Холмогорова 319
никовском лагере, на 15-м пункте я встретилась с "женами" охраны, которая везла Норкина из Новосибирска в Москву.
* * *
Кроме сообщения, что Сталин умер, нам зачитали еще указ об амнистии лиц, имеющих срок заключения до 5 лет включительно. Но вот наступило долгожданное 8 апреля, а меня и не думают отпускать на свободу. Я пошла к начальнику лагеря, который сказал, что мои документы задерживаются в ГУЛАГе (Главном Управлении Лагерей). Опять у меня появились сомнения. Радость померкла. Дни, которые я провела в лагере после срока, работая на ремонте рукавиц, тянулись уже медленно, мучительно медленно.
Матрац и подушку я продолжала выбрасывать на день на улицу, боясь какого-нибудь подвоха.
Наконец, 17 апреля 1953 года меня вызвали к оперуполномоченному, который потребовал от меня подписку о неразглашении всего того, что я видела и пережила, - что я честно и выполняла вплоть до своей реабилитации. Мне выдали также справку об амнистии. Затем вывели за зону, выдав новую телогрейку и новые ботинки. Платье оставили старое. Дали буханку хлеба и несколько селедок.
Со мной выпустили на волю еще двух монашек. Мы втроем переночевали в маленькой деревянной избушке, находившейся поблизости от зоны.
Утром нас повезли в Чурбайнуру, в управление Песчаного лагеря. Там мне выдали справку, почему-то от 16 апреля 1953 года за N006202, 8 АЕ, в которой было записано: "...осужденной по делу N464 УМГБ Владимирской области 26 июня 1948 г. по ст. ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР к лишению свободы на пять лет имеющей в прошлом судимость в 1937 году за к/р агитацию сроком на 8 лет, в том, что она отбывала наказание в местах заключения МВД по 17 апреля 1953 г. и по амнистии, в соответствии ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27.3.53 г., освобождена 17 апреля 1953 г. со снятием судимости по второму приговору и следует к избранному месту жительст
320
ВОСПОМИНАНИЯ
ва в город Александров, Владимирской области, до ст. Александров, Ярославской ж ел. дор." Эта справка была подписана начальником лагеря В. Сергиенко и еще начальником отдела (подпись неразборчива). На справке вверху было также написано: "Видом на жительство не служит. При утере не возобновляется".
Боже, как все неверно, фальшиво, нет ни одного слова правды: меня не судили, лишали свободы по заглазному решению: первый раз по ст. Член Семьи Изменника Родины -"ЧСИР", а не за контрреволюционную агитацию, а второй раз за то, что я писала Сталину и другим руководителям Партии и Правительства, что Норкин расстрелян невинно и просила пересмотреть его дело. Вот уж, действительно, "своя рука владыка, что хочу, то и ворочу".
Из этой справки видно, что уже в 1953 г. МВД не считало уместным упоминать ни то, что действовало в 30-х годах и даже еще в 1948 году Особое Совещание, которое вправе было шельмовать и заключать невинных людей на длительные сроки в Трудовые лагеря. Не была упомянута и незаконная статья "ЧСИР", которая также компрометировала наше правосудие.
Далее в справке говорилось: "Освобождена 17 апреля 1953 г. и следует к избранному месту жительства город Александров, Владимирской области". "Город Александров? - я его не избирала. Это город моей ссылки, а не жительства". Я сочла это за ошибку и поэтому решила поехать в Москву.
Из Чурбайнуры нас, трех амнистированных, не помню точно: не то на грузовике, не то на дачном поезде, если тогда там существовала железная дорога, довезли до Петропавловска сотрудники лагеря и там с нами распрощались. На станции скопилось много народа, и мы при всем старании долго не могли купить билеты. Деньги, выданные нам на дорогу в Песчаном лагере, почти все были потрачены, хлеб с селедкой съедены. Так как у меня сохранилось зимнее пальто и телогрейка, выданная мне в лагере, то мы решили продать ее на базаре и купить хлеба. Не помню, сколько нам дали за новую телогрейку, но мы ее скоро "проели". Потом пошли в ход и телогрейки мо
АА Холмогорова
321
нашек. А перспектив на приобретение билетов не было никаких - очередь не уменьшалась.
Тогда я решила пойти к оперуполномоченному вокзала. Когда я вошла в его кабинет, мой гражданский и интеллигентный вид (я была одета в зимнее пальто с беличьим воротником и фетровый, опушенный беличьим мехом капор - мне их подарила сестра, когда я жила в Александрове) обманули его: он принял меня не за амнистированную заключенную, а за обычную женщину, что обязало его галантно встать со стула, раскланяться и предложить мне стул. Когда же я рассказала, кто я, и что мы - трое амнистированных - просим дать нам возможность купить вне очереди билеты до Москвы, - он сразу изменился в обхождении со мной, сделавшись почти грубым. Он сказал: "Купить билеты? (Мне даже показалась насмешка в его голосе). Нет, этого я вам не обещаю, но я вас отправлю в Моек-ву".
Действительно, не успела я вернуться в вокзал, как нас уже выкликали по радио и приглашали зайти в комнату милиции вокзала. Милиционер тут же провел нас на какой-то запасный путь и предложил сесть в 31-й поезд. Мы вошли в вагон. Это был товарный вагон, оборудованный сплошными двухэтажными нарами. У вагона стояли военные. В вагоне находилось уже много женщин. Как я потом узнала, это были амнистированные и отбывшие срок уголовницы. Мы расположились на нижних нарах и забились вглубь. Первое, что с нами сделали уголовницы, - это отобрали у нас купленный на дорогу хлеб.
31-й поезд был поездом "особого назначения": он шел не по основным путям пассажирских поездов, а окольными путями. Останавливался он вдалеке от станций и опять-таки на запасных путях и стоял там подолгу. За трое суток, которые мы провели в этом поезде и в этом вагоне, трудно передать, что мы пережили.
Несмотря на то, что поезд останавливался далеко от города, уголовницы каким-то образом ухитрялись красть чемоданы, продавать их содержимое, накупать водки, пирожных и всевозможных закусок. Все это делалось в сумерках, а ночью устраи
322
ВОСПОМИНАНИЯ
вались оргии. Каким-то образом к нам в вагон проникали мужчины-уголовники. Вагон не освещался. Это нисколько не смущало уголовников. Со спичками и еще какими-то коптилками они, рассевшись прямо на полу, начинали пить, есть и безобразничать. Мы - я и монашки - старались, как можно глубже, забраться на нары и чуть ли не дышать, чтобы ненароком не обратить на себя внимание. Так мы провели три кошмарные ночи и решили во что бы то ни стало при первом удобном случае выйти из вагона, пешком дойти до ближайшей станции и уже там приобрести билеты в Москву. Так мы и сделали. На этот раз нам повезло: на станции, не помню, как она называлась, мы купили билеты в жесткий вагон, на сидячие места, и благополучно добрались до Москвы.
* * *
Приехав в Москву, я, конечно, тут же направилась на квартиру, где жил мой сын со своей теткой, сестрой мужа - Ликой, на Большую Молчановку. Вечером побывала на своей прежней квартире на Никитском бульваре. Там от бывшей соседки Берты Марковны Каплун я узнала, что в моей комнате и комнате, которую еще раньше, т.е. при мне, в 1937 году, заняла семья коменданта этого кооперативного дома гражданина Зосимова, живет семья работника МВД. Зосимову дали жилье в другом месте.
Я побежала к своей мачехе - Валентине Николаевне, которая жила в нашей прежней квартире, т.е. квартире моих родителей и моей, в Калашном переулке, в доме № 10, кв. 9 (отец к этому времени умер), и попросила ее дать разрешение на мою прописку. Валентина Николаевна дала свое согласие, и я пошла в Краснопресненский райисполком с просьбой прописать меня в Москве, в квартире, в которой я проживала с раннего детства до 1933 года.
Председатель Краснопресненского исполкома г.Москвы, просмотрев мои документы, вернее паспорт, сказал мне, что я не имею права жить не только в Москве, но и еще в 26 цен-
А.А. Холмогорова
323
тральных городах Советского Союза, так как являюсь так называемой "ограниченной". Он мне предложил немедленно выехать в Александров во избежание неприятностей, потому что в Москву мне въезд запрещен.
Но в Александров я не поехала, а решила вернуться в Караганду. Не помню: недельку или чуть больше, украдкой я все же прожила в Москве. Лика мне устроила ночлег у Берты Марковны Апериной, которая жила на Гоголевском бульваре, в доме МЬ 29, кв.30.
Не могу не сказать, что Б.М. Аперина, детский врач, была прекрасной души человек. Она помогала Лике и растить моего сына.
* * *
В Караганду я поехала еще и потому, что у одной из знакомых Лики в Караганде жила и работала в пошивочной мастерской родственница, так что я ехала туда не на голое место. Эта женщина встретила меня очень приветливо и устроила на работу помощником браковщика в пошивочную мастерскую, которая шила не только спецодежду, но и женские платья. Там работала также бывшая заключенная не то литовка, не то латышка; она разрешила мне, пока я не найду место для жилья, поселиться в своей комнатенке, которую снимала у старожила Караганды. Она же познакомила меня с женщиной, жившей на 32-ом квартале Караганды, у которой сын не то служил в Армии, не то отбывал срок заключения. Эта женщина была готова сдать мне мезонин в занимаемой ею квартире. Сама она жила в финском фанерном домике.
Мезонин был, конечно, не пригоден для жилья зимой в условиях Караганды. Потолок комнаты лишь в середине был чуть выше человеческого роста, шириною чуть больше метра', а потом скашивался почти на нет. Штукатурки снаружи не было вовсе, а внутри была ветхая, со щелями, в которые проникал буйный ветер Казахстана.
У меня сохранился акт обследования моих жилищных условий. Привожу его дословно:
324
АКТ
обследования жилищных условий т. Холмогоровой А.А., -машинистки геологической партии треста "Казахуглегеология". г.Караганда, 17 сентября 1956 г.
Мы, нижеподписавшиеся: председатель жил. быт. комиссии разведкома Геологической партии треста "Казахуглегеология" — Кирилов НЛ. и представители от общественности т.т. Наумова З.Г. и Зимин ПЛ., в присутствии т.Холмогоровой, произвели обследование жилья последней и установили:
1. Тов. Холмогорова живет в мансарде, т.е. в чердачном помещении площадью в 12 кв. м стандартного дощатого финского дома, неоштукатуренного снаружи. Дом принадлежит ЖКО треста "Карагандауголь".
2. Внутри штукатурка, ввиду отсутствия своевременного ремонта, дала сквозные щели. Это позволяет предполагать и утверждается Холмогоровой, что в непогодные дни комната не защищена от ветра.
3. Лишь 1/2 комнаты, т.е. 4 кв. метра имеет высоту 2,2 м (середина), а по бокам соответственно скату крыши высота комнаты достигает 1,2 м.
4. 2/3 комнаты, т.е. по скату крыши, не имеет потолка, ввиду чего комната в зимнее время легко промерзает.
5. Обследуемая комната при строительстве приспособлена под жилье лишь в летнее время. По словам Холмогоровой при заселении не было печи, которую Холмогорова поставила в последующем, по своему ходатайству и за свой счет.
Пол также не утеплен и по заявлению т.Холмогоровой зимой также покрывается инеем.
Местком Геологической партии треста "Казахуглегеология" и общественность считает, что жилье, в котором находится т.Холмогорова, совершенно непригодно для зимних условий Караганды.
Председатель жил. быт. комиссии разведкома Геологической партии треста "Казахуглегеология" /Н Кириллов/ Представители общественности: /ЗХ. Наумова/ /ПЛ. Зимин/
Этот акт заверен печатью разведкома.
А.А. Холмогорова
325
Несмотря на явную непригодность этой комнаты к жилью, я все же поселилась в ней. Я, конечно, постаралась побыстрее найти печника и соорудить, кирпичную печь-плиту, для чего потребовалось выхлопотать разрешение пожарников города.
Несмотря на все неудобства, я чувствовала себя счастливой: у меня была крыша над головой. Правда, зимой, когда стены промерзали, мне приходилось спать у самой печки, которая всю ночь топилась углем, а уголь в Караганде для бытовых нужд продавали некачественный, многозольный, разжигать его было сущим мучением. Дров было трудно купить, и я собирала повсюду, где только попадались, разные палочки, досочки, сломанные ящики и пр.
Работа в пошивочной мастерской мне не нравилась. Увидев вскорости объявление, что трест "Казахуглегеология" приглашает на работу машинистку, я пошла туда, и меня приняли на работу.
Управляющий трестом т. Самсонов, главный инженер т.Костливцев и главный геолог т.Михаленко очень хорошо ко мне относились, старались, кроме работы непосредственно в тресте, обеспечить меня побочной работой, рекомендуя меня геологам, составлявшим геологоразведочные отчеты
Так как моя новая квартира зимой нисколько не прельщала меня, то я часто ночевала в конторе "Казахуглегеологии", что мне также не возбранялось. Это позволяло мне много работать и неплохо зарабатывать - настолько, что я стала посылать какие-то деньги в Москву сыну, который к тому времени уже стал студентом.
Однако жизнь в Караганде я считала временной, я хотела жить около сына. Для этого я стала хлопотать о снятии с меня первой "судимости", хотя никакого суда не было. Извещение о снятии с меня этой, так называемой "судимости" пришло довольно скоро. Когда же я во время отпуска, приехав в Москву, опять сунулась за разрешением переехать в Москву в Краснопресненский райисполком, председатель райисполкома т.Розанов снова мне отказал в этом. Он мне заявил: "Снятие судимости делается за давностью срока совершенного
326
ВОСПОМИНАНИЯ
преступления", а вообще это не означает, что я могу жить всюду. Ограничение в выборе места жительства за мной остается. В Москве мне по-прежнему жить запрещено. И я опять вернулась в Караганду.
Надо сказать, что в Москве я разыскала семью писателя Парфенова, жена которого также была арестована и по ст. "ЧСИР" осуждена на 8 лет в лагеря. Все эти годы она провела в Темниковских лагерях: ее не этапировали на север, как меня, и второй раз не арестовывали. Ее, правда, тоже ссылали в Александров, где я с ней встречалась, но она из Александрова переехала в Вологду. В прописке в Москве после трех лет проживания в Александрове ей было также отказано.
Работала она помощником режиссера в Вологодском театре. Обо всем этом мне рассказала ее мать, которая жила в ее прежней квартире; вернее, в одной комнате этой квартиры, вторую комнату занимали работник НКВД с женой. Мать Парфеновой растила ее двух сыновей. Я запаслась вологодским адресом Антонины Алексеевны Парфеновой, и мы начали переписываться. Вдруг я получаю от нее письмо не из Вологды, а из Москвы, в котором она советует мне поднять вопрос о реабилитации. Я даже не сразу решилась на это: ведь судимость моего мужа не снята, хотя я все время хлопотала об этом, а я репрессирована за него. Свои сомнения я высказала в ближайшем письме к Антонине Алексеевне, на что она злобно ответила мне: "Не валяй дурака, пиши в МВД просьбу о своей реабилитации, - и все. Они там сами разберутся, что к чему".
Я послушалась доброго совета и написала ходатайство о реабилитации. Шел уже 1956-й год.
В сентябре 1956 года я получила справку из Военной Коллегии Верховного Суда СССР за N 4н-07491/56 от 28 августа за подписью председательствующего Судебного Состава Суда Военной Коллегии Верховного Суда СССР полковника юстиции Лихачева о своей реабилитации.
Получив эту справку, я поехала в Москву и вновь начала хлопотать о предоставлении мне жилья. Моя мачеха Валентина Николаевна разрешила мне прописаться с ней, т.е. в квартиру,
А.А. Холмогорова
327
где я проживала до замужества, вернее, до отъезда в Кемерово. И меня там прописали.
Комнатка, где жил мой сын с теткой, была настолько мала (11 кв. метров), что там не было для меня места.
Однако ^Краснопресненский райисполком (председатель Розанов) не торопился. Нужно было вмешаться тов. Фурцевой, которая тогда была секретарем ЦК и курировала Издательство художественной литературы, где я уже работала с 28-го сентября 1957 года, чтобы я получила жилье.
Комнату в 12,77 кв. м в двухкомнатной квартире по адресу: Киевская ул., дом 24, кв. 39 я получила лишь в 1958 году, не помню точно когда - не то летом, не то осенью. Во всяком случае, в марте 1958 года я еще имела ответ из Краснопресненского райисполкома, что они постараются ускорить предоставление мне жилья.
Как мне пришлось убедиться, московские органы власти очень ходко забирали у нас имущество и жилье, но с большим трудом приходилось выцарапывать крохи из того, что у нас было отнято и даже разворовано.
В хлопотах о жилье обнаружилось, что я реабилитирована лишь по первой репрессии, а второе мое заключение не рассматривалось. Опять нужно было писать просьбу о реабилитации меня уже по второму заключению.
Только в феврале 1957 года я получила справку из Военного Трибунала Московского Военного Округа от 16/П-1957 г. за N н/346/ос за подписью зам. председателя Военного Трибунала МВД полковника юстиции И.Гуринова о том, что и по второму заключению я реабилитирована...
328
ВОСПОМИНАНИЯ
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
Г.Г. Фельдгун
ЗАПИСКИ ЛАГЕРНОГО МУЗЫКАНТА ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ
Памяти моей матери Наталии Ивановны Фельдгун, трагически погибшей в 1938 году
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Вданных записках рассказано лишь о том, чему в молодости мне пришлось быть свидетелем Приводимые факты лишены художественной образности, излагаются без литературных прикрас и романтических условностей, если о таковых вообще можно говорить применительно к лагерной теме.
Вместе с тем, подобные воспоминания субъективны, ибо в них отражены сугубо личные переживания: что-то, вероятно, излишне драматизировано, а что-то, может быть, слишком смягчено, окрашено в розовый цвет. Дело в том, что я находился в местах заключения сравнительно недолго - всего семь лет. Было, конечно, все: голод, холод, унижения. Но мне посчастливилось получить редчайшую для арестанта возможность - отрешиться от действительности, уйти в мир искусства, музыки. И еще была наивная вера в высшую правду и справедливость.
Очень сложно с позиций сегодняшнего исторического сознания писать также об идеалах комсомольской молодости 30-40-х годов, оценивать крепко усвоенную общественную мораль того времени. Никакие столкновения с самой гнусной действительностью долгое время не могли ее поколебать.
Сейчас, на склоне лет, все это кажется странным, совершенно неправдоподобным, как в страшной сказке или фантастической пьесе. Увы, мне не довелось сыграть в ней роль ге
330
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
роя, ставшего "выше и упрямей своей трагической судьбы..." (А. Жигулин). Я выступил всего лишь как маленький статист, по недоразумению попавший в грандиозную массовку, изображавшую бесчисленных "врагов народа". В этом проклятом спектакле я участвовал долгие годы, и клеймо "враг народа" нельзя было смыть подобно гриму. Миллионы таких, как я, погибли, мне же повезло. В 1958 году (то есть через 16 лет после ареста) некий товарищ, вручая мне справку о реабилитации и душевно пожимая мою руку, сказал:
- Забудьте все, что с вами произошло ...
Современный читатель вряд ли может представить себе значение подобной справки. Она выводила меня и мне подобных из круга прокаженных, неприкасаемых, отверженных. И главное - хоть и поздновато (мне было уже 36 лет), но благодаря ей я смог более или менее состояться как специалист-музыкант.
Ну что ж, я постарался, как смог, встроиться, вжиться сначала в оттепельную, затем в застойную систему человеческих и производственных отношений. Я учился, работал и даже кое в чем преуспел, жил, как большинство советских людей, участвовал в соцсоревновании, исправно посещал политзанятия и всякого рода собрания, радовался нашим успехам (подлинным и воображаемым), умеренно критиковал "еще кое-где встречающиеся отдельные недостатки ..." Никогда не был диссидентом, скорее, как поется в известной песне Э.Рязанова, "гордился общественным строем". В общем, прожил жизнь, можно сказать, умеренно благонамеренным гражданином нашей великой Родины.
О лагерях, как мне советовал товарищ из КГБ, я действительно попытался забыть, тем более что по условиям реабилитации срок заключения мне засчитали за службу в Советской Армии и даже выплатили соответствующую компенсацию. Мой листок по учету кадров был чист, и я очень ценил возможность никому ничего не рассказывать о прошлом.
Казалось, что совсем уже все забыто, но тайный ужас, продолжавший жить где-то в сокровенных глубинах души, нет-нет, случалось, вдруг поднимался к горлу, сковывая сердце. И до
Г.Г. Фвльдгун
331
сих пор, вот уже пятьдесят лет, мне снится: я брожу в громадном страшном лагере, среди десятков тысяч заключенных. Мой срок кончился, пробил час освобождения, но меня не вызывают, где-то затерялись документы. Проходят дни, месяцы, а их никак не могут найти. Лишь пробуждение в холодном поту спасает от этого кошмара.
Я сознаю, что патологический страх, который, вероятно, не оставит меня до смертного часа, делает меня в нравственном отношении вполне достойным времени, из которого я вышел. В этом я и многие другие, подобные мне, - дети своей эпохи. Но даже та часть нашего поколения, которая не сумела стать Рю-тиными, позже Жигулиными, Солженицыными, не только отражает свою эпоху, но и. расходится с ней. Это, во всяком случае, относится к тем, кто хоть на старости лет понял всю чудовищную абсурдность сталинщины и ее наиболее уродливого проявления - сталинских лагерей.
Сегодня этой теме посвящено немало публикаций различного рода, но можно сказать, что исследование феномена "Архипелаг ГУЛАГ" еще только начинается. Художественные и публицистические произведения, например, В. Гроссмана, Ю. Домбровского, В.Шаламова, А. Рыбакова, Е. Гинзбург, Е.Гне-дина, Л, Разгона, А. Сандлера и даже ставшее, наконец, достоянием советского читателя капитальное исследование А. Солженицына далеко не исчерпывают данной темы.
Дело в том, что тема мнотовариантна. Тюремщики различных рангов в подавляющем числе случаев проявляли немалую изобретательность, ужесточая режим заключенных. Цель - духовно сломить их и, в конечном счете, физически уничтожить. Существовало много способов решить подобные задачи. Они зависели от активности того или иного начальника, от климатических условий, в которых находился лагерь, и от ряда других факторов. Поэтому каждая из тюрем, каждый из бесчисленных лагерей были отвратительны по-своему.
Вместе с тем, там иногда служили люди, не лишенные чувства порядочности, которые, как могли, старались облегчить участь зэков. И, конечно же, миллионы "государственных преступников", сидевших в лагерях по пятьдесят восьмой статье, в
332
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
огромном большинстве своем совершенно безвинных, каждый по-своему тоже определяли "лицо" мест заключения. Они боролись за существование, стремились как-то приспособиться к среде обитания за колючей проволокой с тем, чтобы дожить до свободы.
Среди них были и люди искусства - профессионалы, любители. Об условиях их жизни, в которую я постепенно оказался втянутым, об их месте в структуре лагерного быта и вообще об отдельных слоях и прослойках лагерного "общества" в данных записках говорится особо.
И еще, может быть, о том, что в условиях одичания, глубокого унижения человеческого достоинства, обесцененности самой человеческой жизни искусство и, особенно, музыка помогали преодолевать мрак и отчаянье лагерного бытия, зарождали в душах людей искру надежды на лучшее будущее.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АГИТБРИГАДА ДАЛЬСТРОЯ МВД СССР
Таково было официальное название ансамбля заключенных, в котором мне пришлось возглавлять музыкальную часть с лета 1947 по начало 1949 года, то есть до моего освобождения.
В отличие от орской культбригады это был, в целом, высокопрофессиональный коллектив. Затем, как оказалось, условия работы тоже не имели никакого сравнения с теми, что были в Орске.
К моему приезду уже сформировалось ядро эстрадного, как его тогда называли, оркестра. Его составляли три эстонца -скрипач, профессор Таллиннской консерватории Эвальд Турган, аккордеонист Артур Торми и саксофонист Рейнгольд Куузик. Все они были превосходными музыкантами. Разумеется, профессору Тургану, окончившему не только Таллиннскую, но и Парижскую консерваторию, более пристало концертировать в столицах европейских государств. Но лучший друг народов товарищ Сталин сначала освободил эстонцев от буржуазных порядков, а затем и от права жить, возделывать землю, торговать,
Г.Г. Фелъдгун
333
работать и т.д., как им хотелось. Затем он принялся за тех, кому это не понравилось, и даже за тех, кому это, по мнению КГБ, потенциально могло не понравиться. Советские "компетентные органы" стали в массовом порядке арестовывать и судить эстонцев за "буржуазный национализм", "измену Родине", расстреливать или, в лучшем случае, высылать на другой конец света. Так профессор Эвальд Турган и его коллеги-музыканты оказались в Бухте Ванина.
Конечно, тогда я еще был бесконечно далек от подобной трактовки событий. Помню, в 1940 году я бурно радовался появлению в составе СССР новых республик, видя в этом шаг к осуществлению идеала старых большевиков - Всемирной республики Советов. Заветы советских дипломатов еще полностью владели моим сердцем.
И вот встреча с моими воссоединенными земляками. Эстонцы, при всей их природной невозмутимости, не могли скрыть крайнего удивления, когда новичок обратился к ним на чистейшем эстонском языке. Они забросали меня вопросами: как, что, откуда... Я рассказал вкратце свою историю, и мы, теперь уже вместе, подивились превратностям судьбы, забросившей нас бог знает куда. Вывод, который мы сделали, был в достаточной степени тривиальным:" Пути господни неисповедимы..."
Профессор Турган свободно изъяснялся на немецком, французском и, разумеется, эстонском языках, но не знал русского. Он был рад тому, что круг его собеседников, ранее ограниченный только его земляками, расширился. Со мной он говорил по-эстонски и по-немецки, а с приехавшим вскоре известным театральным художником Соколовым-Островским, человеком высокой культуры, - по-французски.
У начальника системы так называемых Северо-Восточных лагерей (СВИТЛ), группировавшихся вокруг Бухты Ванина и Советской Гавани, полковника Котова было странное хобби. Он своею властью выдергивал из бесчисленных этапов, шедших на Колыму, музыкантов, певцов, актеров, режиссеров, поэтов и направлял их в ЦАБ.
334
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
Таким образом, у вас постепенно сложился концертный джаз-оркестр. В нем играли: на саксофоне-альте уже упомянутый выше эстонец Рейн Куузик, на саксофонах-тенорах - Коля Дайнека и немец Саша Вальтер, феноменально владевший своим инструментом. Трио скрипок образовали профессор Турган, я и Вовочка Вавржиковский. Последний, взяв в руки тромбон, образовывал также трезвучие с двумя трубачами. Фамилия одного из них была Смагин, другого не помню. Далее в джазе сидело два аккордеониста, причем Артур Торми играл на громадном, роскошном, многорегистровом аккордеоне фирмы Хонер "Танго-5". Наконец, у нас был блестящий тубист из образцового духового оркестра 1-го Украинского фронта Вася Ворожейкин, извлекавший из своего инструмента поистине бархатные звуки, и ударник Алик Шпильман.
С оркестром выступали профессиональные певцы - солист Куйбышевской оперетты баритон Юрий Мухин, солист Рижского оперного театра тенор Сеня Малюк.
Драматическую труппу возглавлял бывший режиссер театра им. Волкова Юрий Ярославский, а конферанс вел талантливый журналист и поэт Асир Сандлер; он же писал тексты песен, реприз и т.д. Словом, художественный потенциал "Ансамбля Дальстроя МВД СССР", как нас пышно именовали, значительно превосходил скромную культбригаду Орской ИТК № 3.
Масштабы артистической деятельности в Орске не шли ни в какое сравнение с размахом концертной деятельности Даль-строевского ансамбля. Мы, собственно говоря, на стационаре, то есть в Ванинском транзите, куда нас скоро перевели, почти не выступали.
После Орска мне казалось, что здесь я полной грудью дышу воздухом свободы. Там - редкие выходы за зону с руками за спину, в сопровождении двух-трех конвоиров и чуть ли не собак. Здесь - единственный конвоир на бригаду в 40-50 человек обычно клал свое оружие в футляр от тромбона. Конвоир старался не выделяться, и всюду, где бы мы ни выступали, за нами сохранялась полная свобода передвижения.
Г.Г. Фельдгун
335
Концерты проходили в Доме офицеров Военно-Морского Флота (Советская Гавань), в драматическом театре, на кораблях Дальстроя, во дворцах культуры богатейших рыболовецких совхозов. У нас был вагон, в котором мы путешествовали от Бухты Ванина до Комсомольска-на-Амуре, обслуживая поселки орочей, в частности, их столицу поселок Уська-Ороченка на реке Тумнин и многочисленные лагеря "Стройки-500" вдоль железной дороги, которую еще никто тогда не называл БАМ.
Это была жизнь артистической богемы и, вместе с тем, жизнь бабочек-однодневок. В любой момент каждый из нас мог быть брошен в трюмы "Феликса Дзержинского", "Джурмы" и загреметь на Колыму в тесной, смертельно опасной близости с ворами, суками и бог знает с кем еще. О том, как это происходило и чем сопровождалось, сурово и правдиво поведал Варлам Шаламов.
Но пока судьба дарила нам небывалый для заключенных "врагов народа" шанс, один на тысячу..., нет, один на сто тысяч: выжить, не стать лагерной пылью. И самое главное - в этом уродливом мире подарить нашим товарищам по несчастью хотя бы несколько минут встречи с музыкой, песнями, танцами, с хорошей литературой и драматургией.
Ну, а что же наши тюремщики? Их патернализм к людям искусства питался различными соображениями. Например, необходимостью приукрасить фасад "Архипелага ГУЛАГ", придать ему респектабельность как исправительному учреждению, наделенному воспитательными функциями.
Кроме этого, конечно же: НКВД - карающий меч революции, но НКВД и покровитель муз, так сказать, лучший друг актеров, художников, музыкантов, пусть даже в чем-то оступившихся.
Правда, было немало свирепых и тупоумных начальников, которым доставляло высшую радость видеть, как артист, художник орудуют лопатой, ломом и кайлом. Но были и другие, считавшие: пусть он, сукин сын, и в тюрьме служит своим искусством советскому государству, Коммунистической партии, славит их могущество и блеск.
336
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
Кроме того, властители во все времена нуждались в шутах и скоморохах, которые бы их развлекали.
Наконец, ради справедливости следует сказать, что в среде чекистов еще попадались порядочные люди, достаточно интеллигентные, чтобы понимать, любить искусство и с уважением относиться к его носителям, даже если это заключенные. Таким, например, был начальник Политуправления Бухты Ванина. Его фамилия Чалов, имени и отчества, к сожалению, не помню. Честный человек, старый большевик, он, очевидно, знал подлинную цену тем обвинениям, которые на нас возводились. Во всяком случае, он много делал для нас. Доставал хорошие пьесы, моряки привозили ему из Канады и США джазовые партитуры для нас. Вообще, он заботился о нашем материальном быте и творческом самочувствии.
Так или иначе, но в течение двух лет, с 1947 по 1949 годы, концерты "Ансамбля Дальстроя МВД СССР" вызывали огромный интерес не только десятков тысяч заключенных, но и всех, кто жил и работал тогда на территории от Комсомольска-на-Амуре до Советской Гавани.
Эстрадный оркестр, возглавляемый мной, играл музыку различных жанров и стилей. Программы каждый месяц менялись. Одну из них, особенно запомнившуюся, мы начинали искрометной джазовой американской пьесой "Одиннадцать виртуозов", в которой у каждого музыканта, включая ударника, было головокружительное соло. Затем шла музыка из американских фильмов "Песня о России", "Серенада Солнечной долины", триумфально прошедших по советским экранам. С нами не было обаятельных американских актеров Линн Бари и Джона Пей, но саксофоны и трубы звучали почти так же выразительно, как и в джазе Глена Миллера.
Чтобы нас не обвинили в чрезмерном пристрастии к американским союзникам, мы включили в репертуар также превосходные джазовые обработки (возможно, Виктора Кнушевицкого) глиэровского "Яблочка", "Танца с саблями" Хачатуряна. Игрались также Увертюра к музыке из кинофильма "Дети капитана Гранта", песни из кинофильма "Цирк" Дунаевского. Большим успехом пользовались "Темная ночь" и "Шаланды, полные ке
Г.Г. Фельдгун
337
фали" Богословского. Концерт завершался "бисовыми" номерами - "Караван" Дюка Эллингтона и "Сен-Луи блюз" в обработке Луи Армстронга.
Если говорить о мастерстве этого ансамбля, то он, полагаю, приближался к уровню джаза Эдди Рознера, бывшего, по крайней мере для меня, эталоном исполнительского совершенства.
С оркестром выступали наши солисты Сеня Малюк и Юра Мухин.
"Що-о, Коломбина, нежный верный Арлекин зде-е-есь жде-е-ет один... Меня, мой ангел, любовь сжигает ..." - пел сладчайшим тенором Сеня. Оркестр преображался. Джазовой его специфики как не бывало. Артур Торми извлекал из своего многорегистрового аккордеона то звуки гобоя, то фагота, звучали кларнет, валторны, пиццикато скрипок. В общем, мы, джазмены, вполне корректно играли музыку Леонкавалло. Затем исполнялась ария герцога из оперы "Риголетто" Верди. Сеня пускал захватывающее дух фермато перед концом, что неизменно вызывало шквал горячих аплодисментов.
Юра Мухин выходил на сцену этаким опереточным любимцем публики. И, действительно, народ жаждал услышать арию Раджами из "Баядеры" Кальмана, арию графа Данилы из лега-ровской "Веселой вдовы" и многое другое в том же духе. Юра умел все это петь в хорошем стиле и воплощал свой образ благородного, хотя и несколько стареющего, опереточного героя.
Надо сказать, что благодаря нам многие клубы, в которых обычно стоял мат, а напившаяся молодежь нередко учиняла пьяные драки, начали преображаться. Человек, заброшенный в эту немыслимую "глубинку", как-то приходил в себя и вспоминал об оставленных где-то на Западе формах общения и вообще о цивилизации.
Второе звено нашего ансамбля работало в разговорном жанре. Драматическая труппа ставила советские пьесы, нередко с музыкальным сопровождением. Это были пьесы из жизни колхозников, рабочих-сталеваров, рабочих легкой промышленности, из жизни чекистов, моряков, ученых (физиков, химиков, мичуринцев, лысенковцев) и т.д., и тл. Писатели и драматурги,
338
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
писавшие эти пьесы, как бы распределились по ведомствам и каждый трудился, разрабатывая собственную золотоносную жилу. Но сюжеты были как две капли воды похожи друг на друга и развивались по одной накатанной схеме, например: он любит ее, она любит его. Но он (она) недооценивает новый сорт яблок, выведенный прогрессивными мичуринскими селекционерами, или новый способ разлива стали, или новый способ выдергивания зубов ( в пьесе из жизни зубных врачей). Конфликт назревает и все - разрыв! Финал первого акта. Во втором акте в драму вмешивается местком или симпатичный секретарь парторганизации. Общественность (простак, субретка) всякими хитроумными способами способствует сближению влюбленных, в ходе чего, и это главное, утверждается прогрессивная идея пьесы. В конце второго, а иногда и третьего акта герои, наконец, бросаются друг другу в объятия. Председатель месткома или парторг соединяют их руки. Заодно уже женятся также простак и субретка, которые на протяжении всего действия, оказывается, тайно любили друг друга. На сцене для пущего смеха фигурирует и комический персонаж - чудак-академик в ермолке, с козлиной бородкой или колхозник, "идущий в коммунизм" дед (Еремей, Пантелей, Пахом). Все они в финале подымают бокалы за новобрачных и, конечно же, за новую счастливую жизнь.
Откровенно говоря, ни мы сами, ни зрители не замечали пошлости подобных пьес, ибо они являлись в известной мере отражением пошлости и убогости повседневной жизни.
Хорошим концертным номером являлись также выступления Юры Ярославского. Он прекрасно читал "Страну Муравию" и "Василия Теркина" Твардовского, стихи Константина Симонова.
Яркой личностью в ЦАБе был Асир Сандлер. Он умел радоваться жизни, даже имея десять лет срока, и вообще воспринимал действительность романтически. Его конферансы, репризы всегда искрились юмором и отличались хорошим вкусом Он писал стихи, которые расходились в рукописях и пользовались в лагерях широкой известностью. В частности, многие знали
Г.Г. Фельдгун
339
"Балладу о баланде", сочиненную им в содружестве с Н. Заболоцким и еще одним поэтом, которого он в своей книге "Узелки на память", изданной в Магадане (1988 г.), именует "Тедди". Мне запомнился экспромт Асира по поводу выпитого однажды одеколона. Нет, он не был алкоголиком, но такое по молодости лет с ним, да и не только с ним, в тех условиях случалось:
Спасибо за одеколон, Который внутрь употреблен. Поэт не может без вина, Но это не его вина.
По-моему, это четверостишие очень характерно для Асира. Я, Турган, Соколов-Островский иногда в шутку называли его лагерным Беранже.
Весьма дружественные отношения возникли у меня с профессором Турганом. Мы вели с ним долгие разговоры на близкие нам темы. Он вспоминал Париж, профессоров Парижской консерватории Бушери, Луи Капэ, у которых учился; я - Одессу и моего учителя, знаменитого профессора Петра Соломоновича Столярского. Оказалось, что когда-то в Таллинне я и он начинали заниматься на скрипке у одного и того же педагога -профессора Йоханнеса Паульсена, только с разницей во времени, поскольку Турган был старше меня лет на девять-десять.
Вообще, надо сказать, что музыкальная культура Эстонии была во многих отношениях удивительным явлением. Все знают знаменитые праздники песни, выдающихся певцов Тийта Куу-зика, Георга Отса. Менее известно, что эта маленькая страна выдвинула в 30-х годах целую плеяду отличных скрипачей. Они были учениками профессора Паульсена, но не только. Эстонские скрипачи учились за государственный счет за рубежом. В этой связи можно назвать лауреата Брюссельского конкурса имени Э.Изаи (1937 г.) Антона Аумере, будущего ректора Таллиннской консерватории Владимира Алумяэ, скрипачку Кармен При.
Профессор Эвальд Турган входил в их число. Скрипку он любил до самозабвения. В его даровании преобладало, как мне казалось, скорее рациональное, чем эмоциональное начало, что,
340
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
однако, не мешало ему играть пьесы виртуозно-романтического характера. Его "коньком", в частности, были "Вариации на венгерские темы" Хубая.
Кроме этого, в наших беседах с профессором Турганом нередко затрагивались вопросы общеэстетического и даже философского порядка. В частности, я знакомил его с основами исторического и диалектического материализма, черпая свои знания, главным образом, из присной памяти четвертой главы "Краткого курса истории ВКП(б)" Этот материал, по моим представлениям, давал весьма стройную и общепонятную концепцию сущности человеческого бытия, образовывал теоретический фундамент моих убеждений и вообще покорял своей логикой. Мне почему-то ужасно хотелось, чтобы и Турган восхитился этими замечательными идеями и сделал бы их, подобно мне, своим радостным достоянием. В моем изложении уроки политграмоты выглядели, насколько мне помнится, следующим образом:
- Эвальд, прежде всего, будем исходить из того, что материя первична, а идея вторична.
Не утруждая себя особыми доказательствами этого положения, я бодро продолжал:
- Следовательно, материя - базис, а идея, или вернее, идеальное начало - надстройка. Таким образом, бытие определяет сознание. Отсюда ведут свое начало идеи научного социализма. Раз производство (базис) приняло общественный характер, то и способ присвоения производимого продукта не должен оставаться частнособственническим. Но, - вещал я дальше, - капиталисты никогда не уступят добровольно власть трудящимся массам, рабочим. Значит, неизбежна революция, а затем диктатура пролетариата для подавления эксплуататорских классов. Подобная диктатура мне представляется абсолютно справедливой, ибо это диктатура большинства над меньшинством..., - в моем голосе все больше звучал металл. — Империализм — последняя стадия загнивающего капитализма. Одни все больше наживаются, другие - все больше нищают. Уже дважды в XX веке империалистические хищники бросались друг на друга и все никак не могут поделить рынки сбыта, все ищут
Г.Г. Фельдгун
341
"жизненное пространство"-. Пора, наконец, во всемирном масштабе отдать фабрики рабочим, а землю - крестьянам.
Вот мы, например, - ты слушаешь меня, Эвальд, - социализм уже, в основном, построили и живем по принципу: "от каждого по способностям, каждому по труду". За нами идут теперь народы стран народной демократии. Скоро и они осуществят социалистические преобразования. А там трудящиеся капиталистических стран, увидев, как прекрасно мы живем, свергнут своих буржуев и министров-капиталистов, и весь мир бодро, весело и жизнерадостно начнет строить счастливое коммунистическое общество, идеалом которого станет принцип: "от каждого по способностям, каждому по потребностям!"
Вот так, или примерно так, я излагал Эвальду Тургану свое кредо, некоторые заповеди своей веры.
- Георг, я слушаю тебя и не могу понять, почему ты сидишь здесь, с нами. По-моему, ты должен быть в первых рядах строителей этих новых замечательных общественных отношений. Честно говоря, я мало что в этом понимаю. Поэтому давай переведем разговор на другую тему. Помоги мне в изучении русского языка. Я часто слышу в женском бараке удивительно красивое слово "lahudra" (лахудра). Оно звучит почти по-испански. Объясни, пожалуйста, что оно значит?
Ну, что я мог ответить Эвальду? Я понимал только, что весь мой запал, все мое красноречие пропадали даром. Было обидно. Мне тогда в голову не приходило, что, поскольку "бытие определяет сознание", Турган в условиях Ванинской транзитки не был готов к восприятию светлых идей марксизма-ленинизма.
К концу 1948 года эти условия значительно ухудшились. В лагерь пришел этап, в котором была сотня или более того "несправедливых сук". Их возглавляла какая-то уголовная знаменитость по кличке "Профессор". От наших "справедливых" сук они отличались тем, что у каждого было пять-шесть "рубов", то есть убийств, два или три срока по 25 лет. Никаких законов - воровских, сучьих - они не признавали. Для "несправедливых сук" убить человека - фраера, вора, суку, начальника - было все равно, что высморкаться. Терять им было решительно нечего. Они немедленно объявили смертельную
342
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
войну до той поры царствовавшим на транзитке "справедливым сукам" и во всех ее зонах началась резня, повальные грабежи этапов, поступавших каждый день из европейской части СССР и из "стран народной демократии".
Лагерь был объявлен на военном положении. ЦАБ перевели с транзитки в недавно организованный Портовый лагпункт. Раньше там жили японские военнопленные. Командованию явно было не до нас. Оно усмиряло взбесившихся сук. Из транзита то и дело раздавались автоматные очереди...
И тут пробил, наконец, долгожданный час моего освобождения. Я первым среди моих коллег уходил "на волю", ибо у меня, кажется, единственного было семь лет сроку; остальные, увы, имели по червонцу. Они еще успели загреметь на Колыму, но, как писал Асир Сандлер, "... прибыли туда с именем - колымское начальство знало, что едет готовый ансамбль, и всех распределили по управлениям в культбригады Для моих коллег звонок прозвенел в 1952 году.
ЭПИЛОГ
Еврейская пословица гласит, что и в несчастье нужна удача. В этом отношении мне посчастливилось: прежде всего, я дожил до освобождения, то есть в почти безвыигрышной лотерее мне достался (примерно один на сто тысяч) счастливый билет. Затем, слава богу, я никого не оклеветал и никому не принес несчастья. Самому мне тоже удалось избегнуть второго лагерного срока. Но, разумеется, все это не более, чем случайное стечение обстоятельств.
Я шел на свободу, правда, весьма относительную. Еще оставалось три года поражения в правах. В паспорте ставилась отметка "-39". Это означало, что мне не разрешается жить в тридцати девяти городах нашей великой Родины. Сюда входили Москва, столицы союзных республик и все областные центры. Но мне такие вещи уже казались пустяками.
1 Сандлер А. Из записок реабилитированного// Собеседник. 1987. № 43 (октябрь).
ГТ. Фельдгун
343
Итак, прощайте, друзья, прощай, Бухта Ванина, прощайте ЗУРы, карцеры и БУРы. Мне было 27 лет и впереди оставалась целая жизнь.
С тех пор прошло полвека. Многие годы мы переписывались с Вовочкой Вавржиковским, так и оставшимся на всю жизнь в Магадане. Он работал дирижером в Магаданском музыкально-драматическом театре. Разумеется, после XX съезда КПСС был реабилитирован, мечтал выбраться на материк и под конец жизни все-таки сумел переехать в Ялту. Но перемена климата роковым образом повлияла на его здоровье. Вовочка писал мне в своем последнем письме, что он плохо чувствует себя в Крыму и с тоской вспоминает прозрачное северное небо Колымы и пока еще незамутненные воды сурового Охотского моря. В конце 1988 года его не стало.
Эвальд Турган прожил в Магадане до середины 50-х годов, после чего тяжело больной туберкулезом легких и горла возвратился в Эстонию, где вскоре скончался. В 1981 году я побывал в городе моего детства в связи с тем, что Таллиннская консерватория являлась ведущим учреждением при экспертизе моей диссертации. Эстонские педагоги никак не ожидали, что соискатель ученой степени кандидата искусствоведения из Сибири будет свободно говорить с ними на родном языке, и были глубоко взволнованы, когда я им кратко описал обстоятельства моего знакомства с профессором Турганом. Мне подарили книгу, вышедшую по случаю юбилея Таллиннской консерватории. В ней было упомянуто и имя эстонского скрипача.
В середине 70-х годов я в очередной раз был в Москве проездом в ЧССР, где выступал с лекциями на Международных курсах высшего исполнительского мастерства. Зайдя в закусочную ресторана "Прага", как обычно, встал в очередь. Вдруг какой-то рослый дядя бросился ко мне:
- Жорка, сосиска проклятая, ты ли это?
- Вадим! Откуда ты взялся?
Да, это был тот самый Вадим Брахман, с которым у нас некогда была одна пара штанов на двоих и который играл на четвертом участке Орской ИТК № 3 роль юного лейтенанта в гу-
344
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
севской пьесе "Где-то в Москве". Теперь "где-то в Москве" мы встретились. Оказалось, что он работает тут же, на проспекте Калинина, чуть ли не начальником главка какого-то министерства. Он с гордостью показывал мне свой роскошный кабинет, потащил домой. Увидев меня, чуть не упала в обморок его жена, Верочка, тоже бывшая лагерница.
Мы сидели допоздна, вспоминали Орск, нашу горькую молодость. С тех пор мы неизменно встречаемся, когда я бываю в Москве, и до сих пор обмениваемся поздравительными открытками, сообщая друг другу, что мы еще живы.
С Асиром Сандлером мы вошли в контакт только в 1987 году. Он прислал мне свою книжку, опубликованную в Магадане, - "Узелки на память", - в которой, среди прочего, описывает Бухту Ванина и упоминает скрипача Жору Ф ель лгуна.
Изредка получаю из Калинина письма от художника Прохора Сокуренко.
Где-то в разное время встречался с ударником Аликом Шпильманом и тубистом Васей Ворожейкиным
Вот и все те немногие, кому посчастливилось остаться в живых и дожить до ваших дней.
Февраль-июнь 1989 Новосибирск
Г.Г. Фельдгун
345
СИ. Панфилов ТРИ РАССКАЗА
ПЕРЕХОД
Судьбы человеческие. Странное, порой необъяснимое хитросплетение жизненного пути. Встретишься с человеком, выслушаешь его исповедь, примешь в свое сердце чужую боль и радость. А потом - в ночной тиши - мысленно прокрутишь рассказанное и спросишь сам себя: почему жизнь прожита человеком именно так, а не иначе? Подумаешь и не найдешь ответа. Было.
Николай Николаевич Рубцов (фамилия по отчиму) родился 15 июля 1918 года на станции Пограничная - в Манчжурии. Родители - матушка и батюшка - приехали из Черниговской губернии на освоение Приморья. Здесь и встретились, и полюбили друг друга. Любовь привела их под венец. Православный батюшка соединил их руки пред ликом Пресвятой Троицы. Мир да любовь.
В 1897 году началось строительство КВЖД. Семейство собралось и поехало на заработки. Отец вначале работал составителем поездов, потом на таможне. Матушка вела домашнее хозяйство да рожала детей. Восемь человек подарил им Господь. Среди них - Николенька.
А в России полыхала гражданская война. Шло кровавое братоубийство. Белые, красные, зеленые, большевики, кадеты, эсеры и прочая, и прочая накипь разрывала тело бывшей Российской империи на части. Наконец, определились победители - большевики. Остатки белых армий отступили в Китай.
До 1924 года КВЖД подчинялась советскому правительству. Но в 1924 году Китай предъявил на дорогу свои права. Поэтому предстояло сделать выбор - какое принять подданство: советское или китайское. Родители остались под советской юрисдикцией. Правда, это не спасло семью от трагедии.
346
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
Случалось так, что отец легально с пропуском переходил границу - пробирался к родственникам, которые жили в пограничной деревне Поповка. До 26-го года все его переходы были удачны. Но однажды отца достала беда — он столкнулся с пограничным разъездом.
- Стой! - закричал старший наряда. Отец остановился.
Пограничники обступили его со всех сторон.
- Кто такой? Откуда?
Отец мотнул головой в сторону Китая.
- Контрабандист!
Отец начал отнекиваться, но старший злобно рявкнул:
- Знаю я вас, чертей! Сделаем так: проводишь нас до границы, покажешь, где у китайцев маковые поля.
- Да не знаю я ни про какие маковые поля. Не привязан я к этим делам Прошу вас, умоляю, отпустите меня с миром. У меня восемь душ детей сидят по лавкам.
- Так, так ... - старшой нахмурился, - ладно, считай, что ты арестован.
- Руки за спину. Вперед - марш!
Отец заложил руки за спину и, не подозревая о худом, побрел вперед.
Есть у чекистов прием: сделать побег. Конвой остается стоять на месте, а обреченный идет навстречу смерти. Шаг, другой ...
Отец услышал выстрелы, толчок, страшная непереносимая боль и - падение в черную бездну.
Но недолго Николай - с братьями и сестрами - прожили на сиротском положении. Вскоре - матушка вышла замуж за кап-пелевца - Николая Максимовича Рубцова. От советского подданства пришлось отказаться. Рубцов - белогвардеец, монархист, участник боев против красных, ненавидел советы всей душой, страстно. Коммунисты - могильщики Православной России. Поэтому: анафема им - бесам - анафема.
До 1929 года прожили на Пограничной. Худо-бедно, потихоньку налаживали скромный быт. Но - пришла новая беда.
СИ. Панфилов
347
В 1929 году разыгрался конфликт на КВЖД. Советские самолеты обрушили на Пограничную мощный огневой удар. Тогда-то Николай узнал, что такое война. Рев самолетов, свист бомб, страшные разрывы, огонь, пожирающий дома, - холодным ужасом вполз в детское сердечко.
Рубцов боялся, что станцию захватят красные. Не хотелось каппелевцу попадать в руки советских. Поэтому - один выход: бегство.
Переехали на станцию Имяньпо. Большой железнодорожный узел. Проживало много русских эмигрантов. Была церковь, гимназия, в которой преподавали дворяне. Русские, волею судьбы изгнанные из России, старались сохранить и воссоздать на чужбине - привычный, любимый и так мало (к несчастью) хранимый - быт.
Гимназисты получали дневник, в котором на первой странице был напечатан гимн Российской империи - "Боже, царя храни!" На второй странице - "Коль славен наш Господь в Сионе". Изображен русский флаг, стихотворение о флаге. А также - мораль русского человека. Своеобразный кодекс чести.
Требования к гимназистам предъявляли повышенные Билет в кино им продавали по предъявлении дневника успеваемости. Кассир внимательно изучал страницы и, если не было замечаний, то выдавал желанный билет на просмотр кинокартины:
- Пожалуйста, молодой человек! Вы честно заслужили право на развлечение.
Кроме того, обучение в гимназии было платным Поэтому Коле Рубцову не пришлось изучать ни физики, ни химии. Грамоту он освоил впоследствии частным порядком А пока - пришлось потрудиться физически, зарабатывая хлеб насущный. Рубцов открыл кузню: ремонтировали телеги, ковали лошадей, делали новые колеса. Пришлось Коле качать мех, махать кувалдой.
В 1931 году ребята-сверстники предложили Коле:
- Вступай в наш отряд скаутов.
348
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
Существовала в эмиграции такая организация, чем-то напоминавшая советских октябрят и пионеров. Названия разнились. В Союзе - октябрята, в Китае - у эмигрантов - волчата. В Союзе - пионеры, в Китае - скауты.
В скаутской организации было три разряда, по степеням посвящения. Сначала ты проходил стажировку. Изучал устав. У каждого разряда - свой. В уставе перечислялись обязанности, которые должен выполнять скаут. Помощь ближним, уход за больными и многое другое, которое можно выразить одним словом - гуманизм.
При приеме в скауты ты должен прочитать устав наизусть перед строем. И если братья решали, что ты достоин, то тебя зачисляли в отряд, присваивая третий разряд. Высшим был первый разряд - мастер-скаут.
Каждый разряд имел свою форму: гимнастерка с погончиками, шорты, галстук, пилотка. Что-то, напоминающее военную форму. Как тут не загореться мальчишескому сердцу? Пристал к отчиму.
- Дядя Коля, позволь вступить в отряд.
- Зачем тебе?
- Дядя Коля, хо-о-чется!
Поехал дядя Коля в Харбин, привез из поездки подарок -скаутский костюм. Вступай, милый!
Но недолго Коля тешился скаутской романтикой. В 1931 году началась война между Японией и Китаем Самураи оккупировали Манчжурию. Снова - тревога, снова - скорбь.
В Харбине жила Калина старшая сестра Маруся. Рубцов отвез мальчика на время к ней. Устроили его в парикмахерскую - прислугой. Обязанности просты: встречать клиентов, принимать пальто и шляпу ... В общем, прислуга.
Но закончилась война. Вновь Рубцов открыл кузню. Понадобился подмастерье. И Коля вернулся на станцию Имяньпо.
В 1935 году появилась возможность зарабатывать хорошие деньги. На станции Яблоня работала японская лесозаготовительная концессия "Кондо". В сторону тайги была проложена 120-километровая железнодорожная ветка, по которой вывози
С.И. Панфилов
349
ли лес На 30-м километре стояла станция. Фактически - полностью русский поселок. На этой станции менялись машинисты. Сюда же подвозили на своих лошадях лес - шпалы, бревна. Работа была тяжелая, но денежная. В день можно было заработать около восьми рублей. А раньше на такую сумму - месяц живешь на квартире да еще столуешься.
- Поедешь, Коля, попробуем подзаработать, - предложил Рубцов, - глядишь, разбогатеем
Поедем, так поедем
Работа шла сезовно. Зимой вывозили лес, а летом заготовляли корм для лошадей. На станции скапливались сотни телег, лошадей. Китайские кузнецы не справлялись с работой. Да и не умели они так ловко и складно, как русские ковачи, починить колесо, подковать лошадь.
Поработали Николай с Рубцовым на вывозке леса. Благо -своя лошадь. Да захотелось ему - помимо вывозки - заняться привычной работой: молотом в кузне грохать. Сказано - сделано/Потрудились и перевезли свою кузню из Имяньпо на 30-й километр. Паши - не хочу.
На 30-м километре проживало много русской молодежи. Объединяла их монархическая организация с романтическим названием - мушкетеры. Политикой мушкетеры не занимались, больше уделяя внимания личному совершенствованию. Проводили сборы, занимались спортом, устраивали вечера отдыха. Продукты и вино покупали за свой счет. Выступали с концертными номерами, танцевали. На вечера приезжали богатые люди. Они делали крупные пожертвования, часть денег шла на церковь, часть для детей, учащихся в гимназии.
На вечерах заходили разговоры о России. Многие мечтали попасть на родину. Правда, они не представляли истинного положения вещей. Не хотели думать о том, что Россия уже не Россия, а Советский Союз. Что на первом месте там стоит идеология, превращавшая человека в винтик гигантской машины. О, молодость! О, наивный и опасный романтизм!
В 1936 году Николай ушел работать на паровоз кочегаром. Рубцов скончался в 1937 году После отпевания - он был похоронен на русском кладбище.
350
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА
No comments:
Post a Comment